Римская кровь - Страница 86

Поначалу я думал, что мы с Тироном будем выступать в роли рабов, но теперь оказалось, что об этом не может быть и речи; по многим причинам можно было ожидать, что кто-нибудь из гостей узнает одного из нас или сразу обоих. Вместо этого Руф должен был явиться на пир сам, выйдя из своего дома и прихватив с собой собственную свиту. Мы с Тироном будем поджидать его в темноте на улице.

Дом Хрисогона был в двух шагах от особняка Цецилии и совсем рядом с местом свидания Тирона и Росции. Проходя мимо, я заметил, как Тирон воровато косится на густые тени парка, как будто она до сих пор дожидается его там. Он замедлил шаг и наконец остановился, уставившись в темноту. Немного подождав, я дернул его за рукав. Он вздрогнул, молча на меня посмотрел, потом быстро зашагал следом.

У входа в особняк Хрисогона было светло и шумно. Вокруг портика горели факелы: одни были установлены в канделябрах, другие держали рабы. Нескончаемый поток гостей встречали невольники, игравшие на лирах, кимвалах и флейтах. В большинстве своем гости прибывали на носилках, которые втаскивали на холм запыхавшиеся рабы. Иные из тех, что жили на Палатине, были достаточно скромны, чтобы явиться пешком в окружении множества раболепных, совершенно лишних слуг и рабов.

После того как хозяева спускались на землю, носильщики рысью бежали за угол в заднюю часть дома. Прислуга оказалась рассредоточена по местам, где обычно собираются и коротают часы ожидания рабы, пока развлекаются их хозяева. Вечер был теплым; многие из гостей задерживались на пороге послушать музыкантов. Сладкая, как пение птиц, мелодия парила в сумеречном воздухе слаще птичьего пения. Хрисогон мог себе позволить покупать лучшее.

— Прочь с дороги! — Голос был знакомым и доносился откуда-то из-за спины. Мы отскочили в сторону, и мимо нас с шумом промчались носилки. То были открытые носилки, несомые десятью рабами. На них ехал не кто иной, как Руф, сопровождаемый своим двоюродным братом Гортензием. Руф-то нас и окликнул; было видно, что ему весело: улыбаясь, он взглянул на нас с заговорщической миной. По румянцу на его щеках я заключил, что он выпил, дабы как следует подкрепиться перед вечером.

К счастью, Гортензий глядел в другую сторону и нас не заметил. Иначе он меня наверняка бы узнал. Внезапно я понял, насколько мы приметны, и оттащил Тирона в густую тень раскидистой смоковницы. Там мы немного подождали, наблюдая за тем, как прибывают и исчезают в доме бражники и их свиты. Если Хрисогон и приветствовал своих гостей лично, он делал это в вестибюле; статный светловолосый полубог на ступеньках так и не появился.

Наконец приток гостей начал замедляться и иссякать, пока мне не показалось, что все уже прибыли; однако факельщики стояли на месте как вкопанные, а музыканты продолжали играть. Картина становилась мрачной, отчасти невсамделишной и жутковатой: на опустевшей улице, омываемой лунным светом, стояли неохраняемые рабы в пышных одеждах, освещая сцену и музицируя для незримой публики. Почетный гость до сих пор не прибыл.

Наконец послышался топот множества ног. Я оглянулся на дорогу, которой мы пришли, и увидел, как в темноте к нам приближаются убранные в желтую кисею носилки; яркая ткань плавно покачивалась и колыхалась, точно ее несли невидимые волны. Чудилось, что носилки плывут сами по себе, не нуждаясь в тяге и опоре, и на короткое мгновение иллюзия показалась мне абсолютно убедительной, словно все было затеяно для того, чтобы обмануть мои глаза.

Затем волновые движения вокруг желтых носилок приобрели определенные очертания. Сначала то были лишь волны — нечто, намекающее на что-то незримое; потом замешательство прошло, и волны обросли плотью. Носильщики все как один были нубийцами. Их кожа была черной как смоль, и на них были надеты черные набедренные повязки и черные сандалии. В темноте они были почти невидимыми; когда на них падал свет восходящей луны, они, казалось, поглощали свет, и только тускло светились очертания их широких плеч. Всего их было двенадцать — по шесть с каждой стороны, куда больше, чем необходимо для носилок частного лица. Благодаря своей многочисленности они шли со сверхъестественной плавностью. Позади двигалась внушительная свита из рабов, слуг, секретарей, телохранителей и прихлебателей. Возможно, Руф был прав, и при свете дня Сулла действительно расхаживает по Форуму в одиночку, но ночью он по-прежнему передвигался по улицам со всей пышностью и предосторожностью, необходимыми для диктатора республики.

Наконец показался и сам Хрисогон. Стоило свите подойти поближе, как один из факельщиков бросился из портика в дом. Мгновение спустя одетый в желтое и украшенный золотом Хрисогон появился в портике. Удивительно, но, несмотря на мою разнообразную практику, я никогда не видел его прежде, только слышал о его репутации. Он и впрямь был поразительно хорош собой: высокий и крепко сбитый, с золотистыми волосами, широким подбородком и сверкающими голубыми глазами. В неверном свете факелов я следил за тем, как меняется его лицо: поначалу на нем были написаны тревога и неуверенность, как и подобает хозяину, который поджидает запаздывающего почетного гостя, затем его черты вдруг заострились и напряглись, словно он собирался с силами, и внезапно его залило такое ослепительное очарование, что иное его выражение трудно было и помыслить. Он сделал едва уловимый жест рукой. Затихшие было музыканты тут же заиграли громче и воодушевленнее.

Носилки подъехали к дому и остановились. Нубийцы опустили свою ношу. Тяжеловооруженный всадник отогнул желтую кисею, скрывавшую хозяина носилок. Сулла с улыбкой поднялся; румяное лицо одутловатого диктатора блестело в свете факелов. На нем было изысканное платье азиатского покроя, к которому он пристрастился, воюя с Митридатом: зеленоватая ткань была расшита серебром. Бледно-желтые, цвета овсяной каши волосы, некогда столь же густые, как и у Хрисогона, поредели и истончились.