Римская кровь - Страница 83

По парку пробежал ветерок; листья зашептали и стихли. Откуда-то издалека донесся женский крик, и все стихло. Вслушавшись в тишину, можно было различить отдаленный гул города внизу. В вышине прочертила небеса одинокая птица.

— Как они вышли на тебя? Откуда они узнали?

— Однажды… сюда приходил… один человек, — она больше не всхлипывала, но ее голос был тонок и прерывист. — С тех пор как мы приехали в город, я приходила сюда каждый день. Это единственное место, которое напоминает мне о доме, о деревне. Однажды пришел человек: они, наверно, следили за домом Цецилии, они знали, что я его дочь. Сначала он меня напугал. Потом мы разговорились. Он повел речь о слухах, стараясь, чтобы его слова звучали невинно, когда он говорил об отце. Он разыгрывал из себя любопытного соседа. Должно быть, он считал себя таким хитрецом либо принял меня за круглую дуру — такие он начал задавать вопросы. Он предложил мне какое-то дурацкое маленькое ожерелье: такую дрянь Цецилия немедленно выбросила бы вместе с отбросами. Я велела ему спрятать ожерелье и прекратить меня донимать. Я сказала ему, что я не настолько глупа и точно знаю, что ему нужно. О, нет, нет, оправдывался он, и скорчил при этом такую мину, что мне хотелось плюнуть ему в лицо. Я велела ему прекратить, немедленно прекратить. Я знала, что ему нужно. Мне известно, сказала я ему, что он пришел от старого Капитона или Магна, а он повел себя так, будто никогда о них не слышал. Мне наплевать, заявила я ему. Я знаю, что ему нужно. И я помогу всем, чем можно. Наконец до него дошло. Надо было видеть его лицо.

Я вглядывался в плющ, вившийся у нее над головой, в густую, душную темень, где царят осы, улитки и мириады иных, меньших форм жизни, пожирающих и переваривающих друг друга.

— И ты по-прежнему ходишь сюда каждый день.

— Да.

— И всякий раз сюда приходит один и тот же.

— Да. А потом я его отсылаю прочь, чтобы побыть одной.

— И ты рассказываешь ему все.

— Все. Что отец ел на завтрак. Что отец сказал матери в постели прошлой ночью, когда я подслушивала под дверью. Рассказываю обо всех посещениях и словах Цицерона или Руфа.

— И все те маленькие секреты, которые тебе удается выудить у Тирона.

Она колебалась ровно долю мгновения:

— Да, и это тоже.

— Ты, например, называла мое имя и причину, по которой нанял меня Цицерон?

— Да.

— И тот факт, что я просил Цицерона нанять стража для моего дома?

— О, да. Это было как раз вчера. Он очень подробно меня об этом расспрашивал. Он хотел знать как можно точнее все, что передал мне Тирон, — все до мельчайших подробностей.

— И, разумеется, ты очень хорошо выуживаешь и запоминаешь мельчайшие подробности.

Она посмотрела мне прямо в глаза. Выражение ее лица вновь ожесточилось:

— Да. Очень хорошо. Я ничего не забываю. Ничего.

Я покачал головой.

— Но тебе-то какой в этом толк? Что будет с твоей жизнью? Какое будущее тебя ждет, если не станет твоего отца?

— Хуже прошлого не будет; не будет ужаснее, чем все те годы, когда он делал меня… все те годы, пока я была его…

Тирон снова попытался ее утешить, и она снова его оттолкнула.

— Но даже если ты ненавидишь отца самой лютой ненавистью, что будет с тобой, с тобой, твоей матерью и с малышкой Минорой, если все будет доведено до конца. Без друзей и опоры, доведенные до нищеты…

— Мы и так уже нищие.

— Но твоего отца могут оправдать. Если это случится, то у нас есть шанс вернуть ему все имущество.

Она неласково посмотрела на меня, обдумывая мои слова, взвешивая их с безучастным лицом. Затем она вынесла свой приговор.

— Не имеет значения. Если бы ты предложил мне выбирать, поступить ли так, как я поступила, или же вернуться к тому, как все было до этого, я и тогда не пожалела бы о сделанном. Я повторила бы все снова. Я предавала бы его как только могла. Я сделала бы все, лишь бы враги довели его до гибели. Она его уже распаляет. Я вижу это по тому, как он на нее смотрит, когда мать выходит из комнаты. Одни его глаза чего стоят: иногда он посмотрит на Минору, переведет взгляд на меня и ухмыляется, чтобы показать: он знает, что я все понимаю. Он напоминает мне о том, как из раза в раз он утолял со мной свою похоть, и думает о наслаждении, которое в последующие годы доставит ему Минора. Он думает об этом даже сейчас, когда жизнь его на волоске. Может, это вообще единственное, о чем он думает. До сих пор я не подпускала его к ней — притворством, ложью; однажды я даже угрожала ему ножом. Но знаешь, что я думаю? Если его приговорят к смерти, это будет последним, что он попытается сделать. Даже если он будет вынужден сделать это на глазах у своих палачей, он найдет какой-нибудь способ сорвать с нее одежды и войти в нее.

Она содрогнулась и закачалась так, как будто вот-вот упадет в обморок. В своей беспомощности она позволила Тирону нежно обнять ее за плечи. Ее голос был далеким и глухим, словно он доносился с луны.

— Он ухмыляется, потому что часть его по-прежнему верит в то, что его не казнят. Он думает, что будет жить вечно, и если это правда, тогда мне не на что надеяться и его не остановить.

Я покачал головой:

— Ты так сильно его ненавидишь, что тебя даже не беспокоит, ни кому вредит твое коварство, ни скольких невинных ты можешь уничтожить. По твоей милости я уже дважды мог оказаться покойником.

Она побледнела, но только на мгновение.

— Ни один из тех, кто помогает моему отцу, не вправе кричать о своей невиновности, — вяло сказала она. Объятие Тирона начало ослабевать.