Римская кровь - Страница 31

— Будь проклят тот, — процитировал я, — изобретатель часа, кто в Риме первые установил часы!

— Ax! — он поднял глаза, широко улыбнулся и тотчас же подхватил припев. — О бедный я! Они мой день разбили, разъяли, разнесли, как зубья гребня!

— А, так ты знаешь эту комедию, — начал я, но он не дал себя перебить.

— Когда я был мальчишкой, мне желудок служил часами — добрый был советчик. А нынче что? Стол ломится от яств, но ты не ешь — жди удлиненья тени. Рим покорился солнечным часам и морит римлян голодом и жаждой.

Мы тихо рассмеялись.

— Гражданин, — сказал я. — Ты знаешь эту округу?

— Конечно. Я живу здесь уже много лет.

— Тогда я уверен, ты мне поможешь. Я не умираю от голода и жажды, но есть одна страсть, которую я ужасно хотел бы утолить. Я люблю птиц.

— Птиц? Увы, здесь только голуби. На мой вкус, они слишком жилистые. — Он улыбнулся, выставив напоказ широкие прорехи между зубами.

— Я имел в виду более изящную птицу. Она прекрасно чувствует себя в воде, на земле и в небе. Приятель приятеля говорил мне, что где-то здесь водятся лебеди.

Он тут же меня понял:

— Ты имеешь в виду Лебединый Дом?

Я кивнул.

— Иди прямо по этой улице, — указал он на проем между винной лавкой и красным домом.

— Никак иначе туда не пройти?

— Если только ты не собираешься идти вдвое больше, чем нужно. Нет, эта улица — единственный разумный путь. Это один длинный квартал, от которого отходит несколько тупиков. И ты не пожалеешь, — добавил он и подмигнул.

— Очень на это надеюсь. Пойдем, Тирон. — Мы повернулись и пошли к проулку, большая часть которого скрывалась за поворотом. По обеим его сторонам высились большие дома. Даже в ярком утреннем свете их сырые, заплесневелые стены, казалось, смыкаются над нами, образуя сумрачную расщелину в кирпично-известковой породе.

Большинство зданий, мимо которых лежал наш путь, представляли собой длинные жилые дома; многие из них были снабжены единственной дверью и совсем не имели окон на первом этаже, так что мы подолгу шли в окружении глухих стен. Верхние этажи нависали над нижними; под ними можно было укрыться от дождя, но ночью в этих углублениях клубилась густая тень. На протяжении всего нашего пути через каждые пятьдесят шагов к стенам были прикреплены железные скобы, в которых тлели остатки ночных факелов. Под каждым факелом в стену были вставлены каменные плитки; на каждой плитке был вырезан лебедь — грубая работа, выполненная дешевыми ремесленниками. Это были указатели, помогавшие ночным посетителям отыскать дорогу в Лебединый Дом.

— Должно быть, уже скоро, — сказал Тирон, поднимая глаза от дощечки. — Мы уже прошли мимо левого поворота, а вот поворот направо. Согласно записям Руфа, Секст Росций обнаружил большое кровавое пятно посреди улицы. Но ты же не думаешь, что оно еще здесь, спустя столько времени…

Тирон не договорил. На последнем слове его голос оборвался: он взглянул под ноги и внезапно остановился.

— Здесь, — шепнул он и громко сглотнул.

Примите во внимание, что человеческое тело содержит большое количество крови. Прибавьте к этому также пористость булыжника и неважную канализацию на многих римских улицах, особенно тех, что пролегают в низинах. Не забудьте и о том, что зима выдалась почти без осадков. Все равно, чтобы оставить такое большое, несмываемое пятно, старик Секст Росций должен был пролежать посреди улицы, истекая кровью, очень и очень долго.

Пятно было почти совершенно округлым, диаметром с руку высокого человека. По краям оно расплылось и поблекло, неуловимо сливаясь с въевшейся в мостовую грязью. Но ближе к центру оно оставалось довольно насыщенным, сохраняя густо-красный цвет запекшейся крови. Трение тысяч подошв придало поверхности камня обычную, маслянистую гладкость, но наклонившись и пристальнее вглядевшись в более глубокие трещины, я смог различить едва заметную, пересохшую красную корку.

Я посмотрел вверх. Даже с середины улицы было невозможно заглянуть в окна второго этажа — разве что только под очень косым углом. Чтобы видеть из окна улицу, пришлось бы сильно перевеситься через подоконник.

Ближайшая дверь находилась в нескольких футах вверх по улице; это был вход в длинный жилой дом слева. Стена справа тоже была ничем не примечательна, если не считать продуктовой лавки чуть сзади, на углу, где улицу пересекал глухой переулок. Лавка еще не открылась. Ее фасад был загорожен очень высокой и широкой квадратной дверью. Дверь была сделана из дерева и выкрашена в бледно-желтый цвет, а ее верхнюю часть украшали изображения злаков, овощей и пряностей. Гораздо ниже, в углу двери, я увидел еще одну отметину, и у меня перехватило дыхание.

— Тирон! Ну-ка, взгляни сюда. — Я присел на корточки рядом с дверью. На уровне груди и ниже древесина была покрыта закопченной и засаленной пленкой, которая ближе к мостовой переходила в широкую грязную полосу. Все равно на уровне коленей поверх грязи отчетливо проступал отпечаток руки. Я приложил к нему руку и почувствовал странную дрожь, зная наверняка, что я прикоснулся к кровавому отпечатку, оставленному много месяцев назад Секстом Росцием.

Тирон посмотрел на отпечаток и оглянулся на пятно посреди мостовой.

— Они так далеко друг от друга, — прошептал он.

— Да. Но, по всей видимости, отпечаток был сделан сначала.

Я встал и прошел мимо двери на угол. Узкий боковой проулок упирался в двухэтажную кирпичную стену. Он был не более двадцати футов в длину и пяти в ширину. В дальнем его конце кто-то сжигал отбросы: из высокой кучи серого и белого пепла торчали обломки костей и прочего хлама. Сюда не выходили окна ни из окружающих стен, ни из жилого дома напротив. Ближайшие факелы были установлены шагах в сорока отсюда. По ночам этот небольшой тупик объят кромешным мраком, и пешеход заметит его, только поравнявшись с ним. Лучшего места для засады не придумаешь.