Римская кровь - Страница 135

135

— А убийство для тебя — пустяк?

— Преступление — дело обычное. Почет — редкость. А теперь, Гордиан, я и в самом деле должен с тобой попрощаться. Ты знаешь, где выход. — Цицерон отвернулся и вышел из комнаты.

День выдался жарким, но отнюдь не безрадостным. Поначалу Бетесда просто осматривалась в нашем доме на Эсквилине, но вскоре она начала деловито переходить из комнаты в комнату, обустраивая помещения на свой вкус. После полудня я спустился вместе с нею на рынок. Вокруг меня суетилась и бушевала Субура: кричали торговцы, пахло свежим мясом, по улице сновали полузнакомые люди. Я был счастлив вернуться домой.

Позднее, пока Бетесда готовила ужин, я предпринял долгую, бесцельную прогулку по окрестностям, чувствуя на лице теплый ветерок и разглядывая золотистые облака над головой. Я вспоминал звезды над крышей в доме Тита Мегара, горячий солнечный свет, затапливающий атрий Цицерона, вспоминал Лебединый Дом и глубь глаз Электры; вспоминал, как мелькнуло перед моими глазами обнаженное бедро молодой Росции и Тирон, отчаянно обхвативший девушку и стонущий у нее на плече; вспоминал разбитое тело Секста Росция, который свел воедино все эти разрозненные картины и прочно скрепил их собственной кровью и кровью родного отца.

Я почувствовал, что проголодался и готов возвратиться домой. Осмотревшись, я поначалу не понял, где нахожусь; потом до меня дошло, что каким-то образом я очутился у дальнего выхода из Теснины. Я не собирался заходить так далеко и тем более приближаться к этому месту. Быть может, существует некий бог, чья направляющая длань ложится на плечо человека так легко и неслышно, что тот ни о чем не догадывается.

Я развернулся и направился к дому.

По дороге мне не встретился никто, но из окон то и дело доносились крики женщин, созывающих своих домочадцев на ужин. Мир казался мирным и удовлетворенным, пока я не услышал топот ног за спиной.

Множество ног гулко топали по булыжнику; топоту вторили пронзительные вопли, звучавшие где-то в нижней части Теснины, и громыхание палок, протаскиваемых по неровным стенам. На мгновение я не мог разобрать, доносится шум спереди или сзади, таким непривычным было эхо. Казалось, он придвигается все ближе, то спереди, то сзади, словно с обеих сторон меня окружала орущая толпа.

«Сулла солгал, — подумал я. — Мой дом на холме подожжен. Бетесда изнасилована и убита. Теперь подкупленный им сброд поймал меня в ловушку в Теснине. Они забьют меня палками. Они разорвут меня на куски. Гордиан Сыщик исчезнет с лица земли, и никто об этом не узнает, и никому до этого не будет дела, кроме его врагов, которые вскоре о нем забудут».

Визг сделался оглушительным. Он раздавался сзади. Голоса, которые я разобрал, принадлежали не мужчинам, а мальчишкам. В этот миг они выбежали из-за поворота, улыбаясь, вопя, хохоча, размахивая палками, наскакивая друг на друга в попытке не задеть за стену. Они травили мальчика, выглядевшего младше остальных и одетого в грязные лохмотья. Он опрометью подбежал ко мне и зарылся в моей тунике, словно я был твердыней, в которой он мог укрыться.

Его преследователи с разбегу остановились, наскочив друг на друга. Они не переставали вопить, хохотать и колотить палками об стены.

— Он наш! — проорал один из них диким голосом. — У него нет семьи, нет языка!

— Его бросила родная мать, — заорал другой. — Он не лучше раба. Отдай его нам. Мы только собрались с ним позабавиться.

— Позабавиться, — крикнул первый. — Ты только послушай, какие звуки он издает. Дай ему как следует, и он попытается крикнуть «Стой», а вместо этого только квакает!

Я взглянул на съежившуюся массу лохмотьев и жил, бросившуюся мне в руки. Ребенок поднял на меня испуганный, недоверчивый взгляд; вдруг он меня узнал, и на его лице вспыхнуло ликование. Это был немой мальчик Эко, брошенный вдовой Полией.

Я бросил взгляд на взбесившуюся, вопящую детскую свору. Должно быть, по моему лицу промелькнуло что-то чудовищное: те, кто стоял ближе ко мне, отступили и побледнели, пока я мягко оттолкнул Эко в сторону. Некоторые мальчишки выглядели напуганными; другие угрюмо смотрели на меня и были готовы драться.

Я засунул руку в тунику, где постоянно, изо дня в день, носил кинжал с того самого часа, как его вручил мне Эко. «Он думает, что мы вершим правосудие, Тирон». Я вынул нож. Мальчишки широко раскрыли глаза и, толкаясь, кинулись в бегство. До меня еще долго доносился их смех, вопли, удары палок о стены.

Эко протянул руку и схватился за рукоять. Я отпустил нож. На лезвии сохранилось несколько пятен крови Маллия Главкии. Эко увидел их и завизжал от радости.

Он вопросительно посмотрел на меня; полосуя ножом воздух, он скорчил гримасу на своей грязной мордочке. Я кивнул головой.

— Да, — шепнул я. — Ты отомщен. Я отомстил за тебя твоим кинжалом и своей собственной рукой. — Он уставился на лезвие и, охваченный восторгом, раскрыл рот.

Маллий Главкия был одним из тех, кто надругался над его матерью; теперь этот человек убит ножом немого мальчика. Какая разница, что я никогда не стал бы убивать Главкию, будь у меня возможность выбора, не стал бы его убивать даже ради мальчика? Какая разница, что Главкия — неповоротливый, кровожадный гигант — был в сравнении с Росциями всего лишь карликом среди гигантов? Что Росции были несмышлеными детьми в руках такого человека, как Хрисогон? Что Хрисогон был всего лишь игрушкой Луция Суллы? Что Сулла не более, чем распустившаяся нитка золотого, кроваво-красного ковра интриг, который столетиями плели такие семьи, как Метеллы? Что благодаря своим неустанным проискам они могли с полным правом утверждать, что все, чем стал Рим сегодня, — их заслуга? В государстве Метеллов даже безъязыкий, нищий мальчишка мог притязать на достоинство римлянина, а вид крови жалкого преступника на его ноже заставлял его вопить от восторга. Даже если бы я поднес ему на блюде голову Суллы, мальчик не получил бы большего удовольствия.

135