Римская кровь - Страница 106

106

— Ты имеешь в виду тот дом, который едва уберегли от пламени? Вон тот, откуда постоянно выходят люди в сопровождении дюжих молодцов, похожих на громил из уличной банды?

— Это работники Марка Красса; они выселяют жильцов, которые не могут вносить новую плату за наем.

Мы наблюдали за тем, как тощий старик в поношенной тунике осторожно вышел из ближней двери дома с большим мешком, болтавшимся у него за спиной. Один из громил нарочно подставил ему ножку, мешок соскользнул с его плеч, и содержимое мешка высыпалось на землю. Из нагруженной повозки выскочила женщина и обрушилась с руганью на работников Красса, помогая старику подняться на ноги. Второй страж покраснел и с досады отвел глаза, но зачинщик скандала только расхохотался, да так громко, что все вокруг нас, не исключая и Красса, посмотрели в его сторону.

Мой новый знакомец ухватился за случай попасть на глаза великому человеку.

— Тебе не о чем беспокоиться, Марк Красс, — закричал он. — Какой-то непокорный жилец испускает ветры на одного из твоих слуг! — Он издал крысиный смешок. Нестираемая улыбка Красса слегка дрогнула, и он недоуменно уставился на говорившего, словно пытаясь припомнить, кто бы это мог быть. Потом он отвернулся и продолжил заниматься своими делами. Человек с крысиной мордочкой задрал кверху свой длинный нос, довольный своим триумфом. — Вот, — сказал он. — Ты заметил, как усмехнулся Красс, услышав мою шуточку? Марк Красс всегда смеется моим шуткам.

Я с отвращением повернулся к нему спиной и зашагал так быстро, что совсем не смотрел, куда иду. Я врезался в полуголого, покрытого сажей раба с переброшенной через плечо веревкой. Веревка ослабла, и он оттолкнул меня в сторону, крича, чтобы я был повнимательнее. Участок стены с грохотом упал мне под ноги, рассыпавшись на кусочки, словно засохшая глина. Если бы я не натолкнулся на раба, то очутился бы под обломками и, вероятно, погиб бы на месте. У меня под ногами клубилось безобидное облачко сажи, оседавшей на кромку моей туники. Чувствуя чужой взгляд у себя на затылке, я оглянулся и увидел Красса, который смотрел на меня. Без тени улыбки, как нельзя более серьезный, он суеверно кивнул, признавая необъяснимую удачливость едва не погибшего незнакомца. Потом он отвернулся.

Я бродил, не разбирая дороги, как бродят разгневанные, тоскующие, затерявшиеся в необъяснимости существования — бесцельно, беззаботно, обращая внимание на ноги не больше, чем на стук сердца или дыхание. И все же едва ли случайным было то, что я в точности повторил маршрут, которым мы шли вместе с Тироном в первый день расследования. Я очутился на той же площади, застал все тех же женщин, набиравших воду в общественной цистерне и отпихивающихся все от тех же нахальных детей и собак. Остановившись у солнечных часов, я вздрогнул, когда мимо меня прошел тот самый гражданин, которого я расспрашивал о пути в Лебединый Дом, — любитель комедий и ненавистник солнечных часов. Я поднял руку и открыл рот, подыскивая какое-нибудь приветствие. Он как-то странно поглядел на меня, потом смерил меня сердитым взглядом и накренился набок, всем своим видом показывая, что я заслоняю от него часы. Узнав время, он хмыкнул, окинув меня сердитым взглядом, и заспешил дальше. Я ошибся: сходство между ним и моим словоохотливым знакомцем было весьма и весьма отдаленным.

Я шел по узкой извилистой улочке, мимо слепых стен со скобами и факельными огарками, мимо настенных надписей — политических или непристойных, либо тех и других вместе (ПУБЛИЯ КОРНЕЛИЯ СЦИПИОНА В КВЕСТОРЫ ЧЕЛОВЕК, КОТОРОМУ ТЫ МОЖЕШЬ ДОВЕРЯТЬ, гласила одна из аккуратных надписей, рядом с которой было торопливо нацарапано: ПУБЛИЙ КОРНЕЛИЙ СЦИПИОН ЗА ЗДОРОВО ЖИВЕШЬ ОБРЮХАТИТ УРОДОМ СЛЕПУЮ ШЛЮХУ).

Миновав глухой проулок, где таились в засаде Магн и двое его приспешников, я обошел выцветшее кровавое пятно, которым было отмечено место смерти Секста Росция. По сравнению с днем моего первого посещения, оно слегка потускнело, но его все равно легко было найти по неестественной чистоте вокруг, бросавшейся в глаза на фоне грязной мостовой. Кто-то выходил, чтобы отмыть это самое место; кто-то скреб и скреб, силясь стереть пятно раз и навсегда. На эту работу ушло, по всей видимости, немало часов, и все зря: место убийства стало еще заметней прежнего, и все пешеходы и все закопченные ветры, некогда пылившие здесь, снова занесут его пылью, и оно снова сольется с остальной улицей. Кто трудился здесь много часов с ведром и тряпкой, стоя на руках и коленях (средь бела дня? посреди ночи?), отчаянно стараясь стереть прошлое? Старуха лавочница? Вдовая мать немого мальчика? Я представил себе Магна за этой работой и при мысли о том, что свирепый убийца стоял здесь на четвереньках как поломойка, едва удержался от смеха.

Наклонившись, я приблизил лицо к земле и вгляделся в плоские камни и крохотные пятнышки черно-красного цвета, забившиеся в каждую прожилку, каждую выбоину. Это самое вещество подарило некогда жизнь Сексту Росцию: та же кровь бежала в жилах его сыновей, та же кровь согревала юную Росцию, прижимавшуюся разгоряченным нагим телом к темной стене в недрах моей памяти; та же кровь оросила ее бедра, когда отец лишил ее невинности; та же кровь хлынет из его собственного тела, если римский суд распорядится публично его высечь и зашить в мешок, полный диких тварей. Я вглядывался в пятно до тех пор, пока оно не стало таким огромным и глубоким, что весь мир померк у меня перед глазами, но и тогда оно не давало ответа, безмолвствуя о живых и мертвых.

Я со стоном разогнулся — ноги и спина напомнили о прыжке, совершенном прошлой ночью, — продвинулся вперед ровно настолько, чтобы заглянуть в тускло освещенную лавку. Старик сидел в глубине комнаты за прилавком, облокотившись на руку, закрыв глаза. Старуха суетилась среди редко поставленных полок и столов. Из лавки на озаренную солнцем улицу веяло сыростью и прохладой, пахло сладковатой гнилью и мускусом.

106